- Первый опыт – он всегда такой, - псевдолегкомысленно передёргивает плечами Роттэн, намекая, что если б кое-кто, не будем показывать пальцем, хотя это был Слонёнок, откликнулся раньше, то.. – Зато мы теперь знаем, что где лежит.
Вообще-то чучело за самообучение, но отдаёт себе отчёт в том, что без присмотра грамотных страховщиков можно допереть до какого-нибудь самовозгорания.
- Предлагаешь мне свежей лисятинки? – ухмыляется, выборочно возвращая по карманам половину пёстрого хламья, другую проча в камин. Вот же я сорока, барахольческая дрянь. – С удовольствием. Только за целостностью её шкурки я всё же прослежу. Отвернись.
- Что? – странно конфузится Лари.
- Отвернись, я джинсы натяну, - будничным и беспардонно требовательным тоном расшифровывает Чугада, таким, ясно говорящим, что «чудом» руководит не смущение, а какие-то другого сорта соображения. Лари ничего не понимающим взглядом ошалело таращится на Чу.
- Что я там не видел? – с усмешкой отворачивается, тем не менее, садится на кровать, пьёт извечный шоколад из взявшейся ниоткуда белой кружки.
- Там ты ничего не видел, - выразительно издевательским тоном сообщает Чугада, справляясь с застёжкой и занимаясь ремнём. – Но у тебя есть шансы.
Одёргивает рубашку, застёгивает пуговицу, подползает к посмеивающемуся, небось, над причудами Чу парню, протягивая где-то мимо плеча наконец переставшие строптивиться и отцепившиеся от лески гвоздики-бусины в щепоти.
- Держи.

- Ты просто не умеешь её готовить, - Чу пожимает плечами, раздумывая, как бы удержать одно приятно хитрое и разом безголовое существо от того, чтобы оно не покалечило другое такое же. То есть нет, таких же не бывает, в том вся и прелесть. А люди всё ходят кругами, такие одинаково-разные, мысль мешает закончить переплетение прохладных пальцев, негромкое, вкрадчиво-протяжное «мм..» выгибает спину, тянет вперёд, заставляя коснуться животом его спины.
Чу нравится гармрния смысла и формы, но иногда дело именно в том, не что произносить, а как. И вот это «как» сейчас сбивает дыхание с размеренного ритма и опасно-сладко ноет где-то на границе между телом и тем, что у людей, кажется, называется душой, шумно разгоняет кровь по телу, вздыбливает шерсть на загривке – пока чуть-чуть, пока чуть слышно, пока едва заметно расширяются зрачки.
- Возможно, потому, что эти некоторые так меня видят? – чем тише говорить, тем меньше заметны изменения в голосе, замаскированные усмешкой. Лари оборачивается, встречает вопросительным взглядом, и Чугада продолжает, склонив голову набок и чуть прищурившись: - Вероятно, я не против, потому что они тоже могут быть правы? – неровный выдох он не только услышит, но и почувствует сквозь два слоя ткани – смешная маскировка в таком положении. Впрочем, Чугаде всё равно, было бы что скрывать.
Лари отпускает чужую руку:
- Что значит "тоже"?
На что Роттэн фыркает и заливается смехом:
- Но ведь ты воспринимаешь меня парнем, как я понимаю, и считаешь, что прав. А кто тебе сказал, что я - "он", мм?
- Я не считаю что я прав.
Сказать правду – возможно, вызвать отторжение, а то и что посерьёзней. Кто знает. В любом случае, Чу такой информацией не разбрасывается, и сейчас по крайней мере рано.
- Вот и замечательно.. - тёплые пальцы скользят по границе ворота рубашки и бледной кожи.

- То жить, то не жить, определись уже, - насмешливо тянет Чу, откидываясь обратно на ворох одеял, глубоко вздыхает, выравнивая дыхание. Чужие сомнения щекочут по рёбрам ногтями, чужое же желание ласки перебирает волосы незримой рукой. Нет. Почему нет? Зачем себя ограничивать, свои желания и потребности, если они никому не вредят – а чем может повредить.. это?
Китайские пионеры от моральных метаний. Сами себе нагромождают трудности, сами же их преодолевают, сами потом гордятся, нас мало, но мы в тельняшках. Нет – так нет, Лари, детка.
- Можем вернуться к разговору, когда ты будешь более.. свободен.
Тихий смешок.
Дело не в дурацких самоограничениях, а в том, что после визита в ледяную пустыню Чу хочется от него чего-то большего, чем просто прикосновений. Но желания подобного сорта (тут, видимо, следует уточнить, какого именно, ибо временами у дряни отказывают всяческие тормоза, но нет, конкретизации не будет) для Чугады – всего лишь желания. Повод для самоанализа, предлог слегка над собой поиронизировать. Нет – так нет, не красть же его душу. Прятать негде будет.
- Всё, что было и будет в этой комнате, останется здесь же, - надеюсь, это ты понимаешь, - спасибо, кэп, ага, Роттэн не держит джунферрца за идиота, но хотелось бы озвучить и получить подтверждение. – С лисичкой мы встретимся утром. Уже утро, глянь?
Лари косится на дрова:
- Нет, минут часа два прошло.
Чугада задумчиво щурится сперва в камин, потом – на дикий калейдоскоп невидимых красочных пятен, в основном серебристо-инеевых и тёмно-тёмно-кровавых, запоминая яркость следов для интервала "часа в два". Закрывается обратно, чтобы не ловить мысли парня, для Чу не предназначающиеся. Личное пространство же.
- На вскидку, у нас есть ещё часов восемь, не меньше. Но я всё равно тебя позову, - чучело пристукивает кончиками пальцев по собственному виску, скрытому тёмными растрёпанными прядками.

Хочешь сказать, что настало то самое пресловутое «время для игр»?
Чугада прищуривается, склоняя голову к плечу, что несколько неудобно, когда лежишь на спине, но от таких привычек сложно отказаться. Да и зачем.
Предложение Лари попахивает грандиозным подвохом. Что-то вроде игры «правда или действие», возможно, а такие игры Чугада всю сознательную жизнь избегает. Если только не с Лосмаром или Варой, которые, разумеется, не скупятся на жестокие выдумки, но – это же они. К тому же, вопросов как таковых к Лари как раз не слишком много.
С другой стороны, поваляться, поболтать, да ещё и выспаться при этом? Фантастика.
Но больше всего Чу занимает, что вдруг заставило Син вернуться с намеченной к выходу синим пунктиром народной тропы. Обычно Роттэн охотно отвечает на провокации, да.
- И это счастье нам светит, только если я соглашаюсь играть? – тянет, нащупывая татуировку на загривке, тактильно не выделяющуюся чернильную звезду. – Насколько я заблуждаюсь, «деловое предложение» стоит расшифровывать именно так? Правила?

- Я хочу, чтобы ты остался, - некоторые вещи, которые принято не афишировать, Чугада не видит смысла скрывать. Зачем усложнять жизнь себе и другим? – в мире и так полно развлёков, загадок и поводов заморочиться.
Следующий вопрос заставляет задуматься крепче. Нет, действительно, если ставить его так, именно так, а не иначе, Роттэн приподнимается на локтях, чтоб хотя бы угол зрения не мешал разглядывать лицо Лари, то это ведь «от этой ночи», а не вообще. Лежать. Трепаться. Касаться. Просто провести время без намеченных предыдущими встречами приключенческих аварий, тем более, что очередная запланирована на утро – мы их уже планируем, боги тёрна! С прочим можно повременить, пожалуй.
- Тебя, - просто отвечает Чу, не озабочиваясь особенно, как это может понять Лари. Он может прочитать эмоциональный фон, в конце концов, буде случится ему сомневаться.
«Тебя» - в том плане, который имеет в виду Чу – это довольно много. Ну и что? Он прямо спросил и получил честный ответ. Слова – только слова.

Син колеблется, и Чу не делает ровным счётом никаких попыток помочь ему с выбором. Смотрит едва-едва насмешливо, запускает пятерню в тёмный шухер на голове, жмурясь, кривит губы, загорается немедленно желанием отыскать душевую, от которого было бы восхитительно на что-то отвлечься. Повод предоставляет Лари.
- Так.. давай сразу постелимся, а потом всё остальное, ага?
Остаёшься, хм. Роттэн плавно соскальзывает с кровати, чуть тяжело, как отрывается от земли массивная хищная птица, по траектории синовского взгляда доходит до шкафа, проводя разнокалиберными, большей частью всё же длинными ногтями по шее. Завтра – то есть, по пробуждении, - душ станет первым местом, куда можно будет сорваться, не прощаясь и даже не разлепляя ресниц.
- Тебе точно не надо в медпункт? – бросает через плечо, вычерчивая царапину на собственной щеке, после чего выдирает из шкафа какое-то простынеподобное тряпьё (птица подхватила зазевавшуюся мышь), тщательно тянет носом, принюхиваясь на предмет последних постирок, прищурившись, удовлетворённо фыркает и, отгребя в сторону гнездо из одеял, одиноко оставленное на постели, принимается стелить.
- Так что за игра? – одной тряпки для простыни Чу кажется мало: личные заглюки, видете ли, когда покрывало просвечивает – неэстетично, какие бы ни были на простыне выцветшие цветочки, и Роттэн, разводя руки, хлопает по воздуху ещё одной тряпкой, распластывая её поверх.

Роттэн стоит, опираясь локтями о бортик. Пляшут искры около рта. Предсонные мысли разрозненно витают в ночной нежности, Чугада чувствует себя наконец задремавшим вулканом: в груди всё ещё что-то глухо ворочается, улегаясь, в горле клекочет дым, вкусно. Свежо. Жаль, что ему пришлось обкорнать волосы. Чугада чувствует себя шальным детищем ночи, клыкастым зверёнышем, которому мать дарит спокойствие и свободу, слабый шум крови в ушах от тонкой жажды, лёгкие пряные ароматы, как это всё по-человечески - приписывать себе то, что не принадлежит, что если тебя и касается, то самым краем, просто чтобы описать ощущения. А ведь мы могли бы так же курить после бурной ночи, какой затасканный аналог такому короткому слову. Небо шикарно, впрочем, небо всегда шикарно, это солнце, взаимно недолюбливаемое Чу, временами выпендривается. Адаманты на чёрном крыле.
Роттэн кидает сигарету за перила, провожая рыжий "чирк" взглядом, и, не желая прерывать какое-то внезапно естественное молчание, вопросительно смотрит на Син, как бы справляясь, могут ли они возвращаться.

Чу становится скучно. Это чувство, лёгкое раздражение пополам с апатией, вызывает у темноглазого бесноватого чудовища новые: желание спать пополам с вожделением произойти. Не в смысле «от обезьяны» (в это Чугада упорно не верит, не соглашаясь, по крайней мере, относить к себе, что поделаешь, иренойские, роттеновские корни), а в смысле «случиться». Или заставить что-нибудь стрястись.
- Знааешь, мне тут подумалось, - с ноткой опасной безмятежности тянет Роттэн, переворачиваясь на бок и скользя обманчиво равнодушным сощуренным взглядом от ремня вверх по позвоночнику парня и теряясь где-то в седых пропахших дымом волосах. - Шнурки – это, конечно, ерунда, но не для человека, у которого нет сменной обуви на этот нескладный и всячески неблагополучный сезон. Ковылять до ближайшего магазина далеко, ботинки тяжёлые и на три размера больше, чем нужно.. – маленькая гипербола для создания образности. Впрочем, без шнурков монстробувь и при исходных данных будет сваливаться при каждом шаге. - Я хочу компенсацию.
В принципе, естественной компенсацией сейчас и послужит реакция Лари. Ударит? Уйдёт? Просто насторожится? Найдёт, что предложить? Ничего материального, - тихий, на грани слышимости смешок затаившегося в камышах зверя с хищными глазёнками.

Какая прелесть же. В дыхание вкрадывается лёгкая аритмия, подгоняя горячую кровь разбегаться по телу. В ужасе, ага.
Когда бледные пальцы проскальзывают по кажущимся на их фоне смуглым, в сознании Чу вспыхивает доосознавание. Кроме артефакта, была ещё одна железка, характерная синовская железка, коих у него не меньше, чем стопятьсот штук, нанизанных на такие соблазнительные..
- Нет, - кисть неуловимо выскальзывает, лишая джунферрца возможности созерцать её вычисляющим взглядом, сама легко движется по чужому запястью и падает обратно на одеяло. – Ничего материального. А их, - выделяя последнее слово, мягко, но невообразимо цинично скалится темноглазая дрянь, сопровождая свои слова кивком, - ты даришь по другим случаям.
Негромко смеётся, глядя уже с откровенным интересом. Что же теперь, братец лис, приняв правила игры - отступишься или вывернешь преподнести ещё что-нибудь любопытное? М, мм?