- Ты уверена? – он как-то внезапно меняет обращение с «он» на «она», впрочем, Роттэн особенно не замечает, потому что конкретно в окончаниях глаголов по отношению к себе и так отчаянно путается.
Син, видимо, решает в пользу второго из предложенных вариантов, почти неожиданно появляется невообразимо близко, и движение сознание отмечает уже постфактум, покадрово, вспыхивая, как сухой стог от брошенной спички. Его дыхание, его губы, его руки, подглядывание сквозь ресницы, вместе с рваным выдохом из Чу вырывается какой-то тихий сдавленный звук, замирая в гортани и выплёскиваясь стихией, Чу перехватывает инициативу, углубляя поцелуй, делая его жарче и жёстче, и снова жадные губы, чьи-то пальцы в чьих-то волосах, чьё-то тело на расстоянии чужого тепла и чужой прохлады.
Но Син отстраняется, легко касается губ, перекатывается обратно, устраиваясь на бедре Чу, закинув руки за голову. Секундой позже я бы и сам.. сама.. само.. о, боги тёрна побери определительные местоимения, чуть только сознание проясняется, начинает язвить, Чу плотно смыкает губы. Сигареты и шоколад.
Интересно, он вот так и будет спать - перпендикулярно? Нет, меня, в принципе, устраивает, но если нога затечёт? Прелесть какая. Лари - он весь такой Лари.
- Если ты с меня слезешь, я даже разденусь, и мы ляжем спать, - неохотно заявляет Чу, голос звучит ниже обычного, пальцы скользят в серебристые волосы, хотя шевелиться лишний раз лень, и голова, кажется, слегка кружится. Чу, детка, не переживай, это называется недотрахит и элементарно лечится.

Лари всё же подрывается, и бессовестное чучело, устроившись где-то за его спиной, резво меняет одеяния с рубашки и джинсов на удачно забытую в изножии простыню, фыркает, размышляя, на кого теперь больше похоже: мумию египетских кровей, позвольте, какая ещё кровь в мумии, или выходца из древних греков, что за топорный косплей, боги тёрна.
- Я-то ещё не хочу, - подстроенный под истинно совиный цикл жизни организм, непостижимым образом умудрившийся вырубиться после стресса ("..это когда что-то стрясётся, и человек не может", ага), теперь изо всех сил противился идее сна как таковой, заявляя, что это, видите ли, "не по фен-шую". – А ты только шоколад умеешь, или акварели тоже доступна функция ни с буя появляться и ни с буя же исчезать?
Роттэн, забираясь в толкенистском подобии тоги под тонкое одеяло, представляет, как пытается вызвать кружку с ароматным дурманом, а вместо них появляется корявая деревянная хреновина с болотной водицей. Смеётся.
Как он всё же узнал про футболку, вот что любопытственно. Роттэн прокручивает тот день, выпрастывая руку из-под одеяла и потирая прокол в ухе, чуть морщится, задевая потревоженную серёжкой кожу. Это я тогда свинтимши, оставив её где-то под одеялом. Одеяло, конечно, лежало комком – как выбрались, так и бросили, кровать запревлять – ещё чего? Может, вообще прибраться? Получается, он полез наводить шмон и обнаружил? Но Джаст обещал отвести глаза, нет? Тайна, покрытая мраком первозданным.
- Как ты всё же узнал про мои морфейные привычки?

Или не узнал? Или просто-напросто не вник в образованное от греческого же, кажись, бога прилагательное?
- Цитирую! – придуривается Чу нарочито торжественным тоном, впрочем, негромко, щадя атмосферу уютного покоя и барабанные перепонки. – «Сегодня у меня нет запасной футболки». Сказал ты. Как ты узнал про мою привычку дрыхнуть во тряпье?
Переворачивается на бок, лицом к Лари, натягивая плед до носа – не потому, что холодно, а по привычке. Интересно, как выглядит эта привычка в подсознании? Помню, манера совать нос куда не след была кошарой. Едва не сбежала поразнюхивать, как там в подсознании Син, собака страшная.
«Собака страшная» тут же откликается на собственное упоминание, а имя у неё есть? или это кот, а не кошка? а как звали кота Шрёдингера?, услужливо напоминая, что можно бы ещё полюбопытствовать, почему джунферрец решил остаться, очень кстати отвлекая от мыслей о чужом теле, а заодно и от паяснических стенаний на тему немытой башки. То есть, мытой с утра, но у нас же паранойя, мы же за день успели чего только не, а потом ещё и на смотровой площадке поваляться. Кстати, где-то там должен остаться дотлевший уже окурок выпавшей из руки сигареты, если только его не унесло жадным до чужого добра ветром. Как мы умудрились ничего не прожечь-то.

- Прости, конечно, если не заметил, детка, но я не "все девушки", - посмеивается самодовольно создание, не то чтобы уверенное в собственной исключительности, но из реалистических побуждений не признающее возможности грести хоть какое-то число народу под одну гребёнку. В конце концов, есть девицы, предпочитающие помимо названных обрядов ночнушки или пижамы, а у кочевников к северу от Иреноя вообще какие-то совершенно фантастические приспособления для проведения ночи, куда деваться прям.
- Знаю! Потому что тут нет окон, чтобы проветрить, - с толикой неудовольствия по поводу означенного факта поясняет Чугада, очерчивая в воздухе его профиль. Замутить бы что-нибудь иллюстрационно-сюрреалистическое, в духе. Льдистая прозрачность, акварель это умеет, под волосы белый лист, чтоб текстура бумаги, чтоб чистые оттенки накладывались как мы любим, а не как учит теория всяческих профи. – Кури, если хочешь, только дверь открой, - Роттэн, конечно, тащится от запаха табачного дыма, но не настолько, чтобы спать в просмолённой особо не вентилируемой комнате. – И мне тоже достань, что ли..

Син лягается, Чу весело и охотно, но крайне непродуктивно и несколько вяло дрыгается, пытаясь достать в отместку, путается в облепивших тело тряпках и беззвучно ржёт, натягивая обратно сползающую с плеч ткань. Окончательно и бесповоротно решает, что как бы ни хотелось курить, не станет подрываться, чтобы распахивать дверь, хотя бы потому, что сейчас ароматного табачного дыма хочется куда меньше, чем Лари, подумать только, всего-то имя не склоняется, а какой простор для интерпретации фразы, и, успокоившись, ложится обратно башкой на подушку, прищуриваясь, пытается разгадать выражение лица Син.
Это что же, ему претит засыпать в одной постели с кем-то, кто не носит гордого статуса его пассии? Или что за внезапные идеи метафизического характера? – Чу, детка, хоть на пять минут-то хватит паясничать. Если серьёзно..
- ..а давай, - щурится, чувствуя, как родинки мечтают переползти с подбородка на скулы, дабы придать взгляду мечтательной звериной таинственности. Слова слоятся спокойные и негромкие, будто пропущенные сквозь тёплый фотофильтр. Некстати вспоминается песенка про "не гуляй под дождём без нужды, не целуйся с кем попало", вспоминается под внутренние неторопливые мелодии рыжий «тролль» из утренней кафешки. Вспоминается, что буйство красок, по воле лисички заставившее полушария мозга Лари вращаться по разным траекториям, расцветилось не вчера-сегодня, и Нэлис может даже не знать, что они расстались, какая бредовая и несвоевременная мысль.
Нет, у Чу нет ни перед кем обязательств, и «чудо» не слишком охотно ими обзаводится. Но во избежание лишних недопониманий их неплохо бы обговорить заранее.
- А остальные?

Как там, "бойтесь желаний - они имеют свойство исполняться"? Хорошо, ладно, стоим-боимся. Бояться, правда, получается так себе, хреновенько. Примерно в той же степени, что и стоять - лёжа.
Нет, а если так вот подумать, отлично, Чу, детка, достойное занятие, что существенно изменилось оттого, что Лари предложил? И на что мы, видимо, согласимся, и не потому, что неисполненные желания - заноза в карме и петелька в глади ткани бытия, а потому что он нравится, весь из себя синеглазый, боги тёрна, да что за ересь лезет в голову, уму непостижимо.
Так что изменилось? - ибо эта договорённость больше всего смахивает на диалог в стиле "А давай как-нибудь окрестим наши симпатии и понимания? - Без проблем. - Только ещё спать будем. - А что, до того не могли?". Приобрело устойчивость? Определённость?
Чу негромко посмеивается, вопреки, возможно, даже собственным ожиданиям, не спешит тянуть к Лари загребущие лапы, от слова "лапать", именно.
- Именно. Разумеется, - по-лисьи улыбается Чугада, гадая, что скрывает Кицунэ под невзрачным свитерком. Потом жизнерадостно откладывает эту тему в кладовку "предсонный бред", рядом с прочими путаными, про карму, желания, жизнь, вселенную и всё остальное. И Лари лежит напротив и теребит кольца на изящно музыкальных пальцах, нагой, бледнокожий и светловолосый. Так, всё, либо курить, либо спать.
- Такой тёмный и такой.. белый. Как ты в себе вообще уживаешься?

Он с туманной (или это туман у меня в башке? а куда девался, простите, ветер?) неохотой, но всё же подрывается, чтобы открыть дверь. Курить, - жадно констатирует сознание, не пускаясь даже по этому поводу в хамливую образность. Пускается по другому: простынки и правда слегка смахивают то ли на тоги, то ли на туники, что там ещё носили в районе Грекоримской.
- Древние греки кухонного пошиву.. - негромко фыркает Чу, принимая сигарету и только теперь понимая, какая гадость эта ваша заливная рыба прелесть эта благословенная ночная прохлада, тонким ручейком вливающаяся в чуть душную комнату, нажгли кислорода камином, и как изводила жажда до дыма. - Давай на ночь не будем закрывать?
Как-то это так.. естественно получается. А что, вцепиться в него, привести в Иреной, отдать на растерзание старшим Роттэнам, пф, да хватит же паясничать, Чу, детка.
Чу - Детка с меланхолично-наркоманской улыбкой окидывает взглядом Лари и первые полторы минуты тишины даже тащится от пойманного настроения. Ровно до тех пор, пока у Син не заканчивается сигарета. И в тот момент, как окурок касается замаранного шоколадными разводами дна, дождливо морщится. Как говаривала Вара, "хочется закурить - да я уже". Потому что и так, по жизни подхватывает чужие настроения, как болезненный задохлик - ангины, а это же ещё и Син. Терпеть чужие настроения снаружи - сколько угодно, в себе - по настроению. Мы дрянь переборчивая, ага. Посему тёплая ладонь ложится на чужой затылок и мягко тянет наверх - тактильный намёк изменить место дислокации.
- Это так сладко,
это так жестоко -
ощутить вечность
в момент падения
и растаять снежинкой
в его теплых ла~донях,
чтоб танцующий бог
мог получить наслаждение? - тихо, чуть насмешливо и горячо, знаешь ведь, как может беситься внутреннее пламя под плавные и спокойно-нежные мелодии, крепче обнять за шею, закусить губу, разглядывая придирчиво скуренную едва ли на треть штуку. На тебе, душа моя, лирики. Крепко затянувшись, задержать сизый дым в лёгких и, облизнувшись, медленно выдохнуть густо свитую струйку в бледные губы, едва касаясь своими.

Чу чеширится в небрежной заботе, смыкает веки на чернеющих глазах, подглядывая из-под ресниц, взамен поселившегося в волосах дыхания оставляет своё где-то на бледной коже, где именно - не разобрать в охапке.
Хорошо, что неустойчивая в непривычном стиле мерзь ликвидирована, и что температурный баланс тела восстановлен, и что Лари тоже привычен к прохладе, куда ни плюнь - всюду хорошо, так что не будем зазря плеваться, используем слюну в более позитивных целях.
Дверь-в-Син в подсознании селится, пуская корни, в кори доры за указателем "свои". Он что-то бормочет сквозь дрёму, гремлины? если только - кто там в иренойских болотах занимается подобной ерундой? - да кому мы сдались такие - вот будь мы лет на семнадцать моложе..
- ..Боюсь, если кто и позарится, то вернёт с доплатой, - фыркает тихо, обнародуя финал мыслительной цепочки.
В голове (в порядке предсонного бреда, якобы запертого в соответствующей кладовке) возникает перевязанная широченной синей лентой кровать смотрителя маяка со всем нынешним содержимым, в пластике и с отчаянно подчёркнутой надписью на ценнике: "Задарма. Внимание! Циничное хулиганьё обмену и возврату не подлежит!"
Роттэн ухмыляется, увязая, как в янтаре, в охапке и в мысли, что взаимная невмешательская неприязнь к жёлтому солнцу не помешает его спасать, и уж тем более не помешает спасать ни лазурное, ни красное. Синее солнце в звёздном небе.. незабудки в талой воде.. Приходи в мои сны - займёмся вместе?..

..Небо прекрасен в своём отчаяньи. Что за ерунда, Небо прекрасен всегда. Он, ага, подобно пратчетовскому Смерти. У него хрупкие нервные пальцы и горящие глаза. И оно чёрное, потому что его коснулась Лилит, но это было не при Чу. Небо вертит в чёрных пальцах дикие цветы в мелких каплях и, перегибаясь, откидывается вверх тормашками со стены, держась ногами. Лёгкие смоляные волосы взмётываются одуванчиком в негативе - Небо не подвержен гравитации. И у него голос Лари. Внезапно..
- А оно хотело, чтоб его спасали?
- Нет, солнце считает себя сильным и не может себе позволить, чтобы его кто-то спасал..
- А по-моему, оно само не знало, чего хотело. Это так по-человечески, не находишь?

..Олимп или Парнас? - а как очутились на поросшей серой шерстью верхушке камин и кресло - никого не волнует.
- Так можно рассуждать сколько угодно, - смеётся Чугада, небрежно присаживаясь на подлокотник и переплетая пальцы с протянутой рукой. - Во всём, что нас окружает, есть энергия, потому что это другая грань существования материи. Ну, так верят у меня на родине. И да, я верю, что для всего характерны некие общие принципы существования. Но для меня странно чего-то хотеть - и не знать, чего именно, хотя бы в общем. Частности всегда оставляю на волю непредсказуемого.
Пальцы танцуют в переплетении, Чу тянет носом густой ароматный дым. Небо светлеет, хотите, я его стукну, и он станет фиолетовый в крапинку?, Небо хочет быть Лари, пусть будет. Тёплая ладонь скользит по груди парня, там, где больше нет ничего крылато-огненного. С горы видна широкая синяя лента реки и мост-со-Львами. Её можно повязать на глаза и поиграть в "живой или мёртвый". Вспомнить детство, ага.